Разбить зеркало: что означают атаки на журналистику

Погром в руководстве РБК с последующим исходом части команды показал всем, что даже хоть сколько-нибудь независимых СМИ в России больше нет. В том числе и тем, кто этого не понял раньше

Взаимоотношения власти и прессы устроены сложно и эмоционально, в чем-то даже романтично. Был замечательный анекдот про диалог блондинки за рулем с зеркалом заднего вида: «Свет мой, зеркальце, скажи... Я ль на свете...» – «Смотри на дорогу, дура!».

Погром в руководстве РБК с последующим исходом части команды воспринят читающей публикой и думающим медиасообществом крайне болезненно. В оценках события использованы все превосходные степени, положительные и отрицательные: а) наилучший ресурс в стране б) убит напрочь. В наиболее ярких публикациях все похоже на маленький конец света. Рефреном стал заголовок одного из популярных текстов последнего времени: «День, когда не стало...». По графику и эффекту напоминает неожиданное столкновение населенной планеты с гигантским ледяным астероидом.

Тризна не закончилась, но уже можно чуть спокойнее обсуждать диагноз, историю болезни и, главное, как жить дальше – тем, кто еще не сбежал с койки и кого не прикончили. 

В привычном представлении расклад выглядит классически: журналистика добывает информацию и во всеоружии методов критики источников делает ее достоянием общества; власть в свою очередь либо затыкает этот фонтан истины, либо терпит неудобство, мешающее ей кинуться во все тяжкие и окончательно пасть морально. Колорит картины в целом черно-белый. Свобода слова и движения информации либо есть, либо... И вот тут начинается самое интересное.

Между голым конформизмом и героическим служением истине есть градации. На расстоянии примерно понятно, где проходит главный рубеж между вольными стрелками и любителями зализывать выходные отверстия власти. Но и на передовых рубежах не все однозначно. Журналистика делает свое дело производства и распространения информации, но одновременно и тестирует терпение власти, ее готовность держать удар, не срываясь в политические и административные истерики. Красные флажки есть, но где они, не всегда видно. Иногда они больше похожи на замаскированную растяжку с гранатой. Или это компьютерная игра с уровнями, которые приходится последовательно проходить, теряя запасные жизни, иногда все заканчивается – game over.

Как только прошла информация о погроме в РБК, в сети тут же выложили ссылки на все самые острые, наиболее резонансные расследования пострадавшего ресурса. И все это прочли, даже те, кто раньше особенно не интересовался. Конечно, все это очень сильно, но также видно, что плантации устриц в Геленджике и бизнес президентского зятя — это одновременно и прощупывание минного поля. 

Это далеко не все, что уже сейчас может пресса из сенсационных разоблачений, но это гипотетические рубежи возможного на начало 2016 года. Как выясняется, в нашем очень персоналистским режиме уже невозможного.

К сожалению, функции производства информации и такого тестирования политически допустимого в журналистике совмещены, по крайней мере у нас. Журналистика не армия, и война здесь особенная. Здесь не получается, как когда-то было принято, бросать на разминирование полей штрафников, а то и собак. Здесь по минам идет гвардия, причем сама, не по приказу. Героически подрываясь, люди и ресурсы часто теряют возможность делать рутинную фронтовую работу. Но кто-то должен идти в первой линии, на всякий случай приведя в порядок личные дела и прочее.

Власть в этой схеме тоже выглядит не так однозначно. Возможно, это только кажется, что она делает все, что хочет и как хочет, а оставшиеся продыхи свободы слова и движения информации – не более чем следы ее остаточной доброй воли. Точно так же, как передовая журналистика, будь ее воля, не оставила бы камня на камне от репутации зарвавшейся власти, точно так же и власть, будь она абсолютно всесильной или хотя бы совсем глупой, уже давно прихлопнула бы все эти анклавы фронды – относительно оппозиционной антиагитации и контрпропаганды. Но часто и здесь все слишком напоминает встречное тестирование. Проверяется реакция и дается время на привыкание. Переворот в форме постепенного, медленного переворачивания не выглядит переворотом, почти не выглядит.

Подавляя независимую журналистику, власть утрачивает обратную связь с реальностью, контакт с самой жизнью, теряет последнюю защиту от разлития внутри себя яда и придури. Наверху это понимают, поскольку там приходится не только воевать с оппозицией, но и как-то удерживать в рамках собственную орду, часть которой так и норовит пойти вразнос. Кроме того, не самое большое удовольствие быть и слыть начальником концлагеря – хочется остатков приличий для сохранения остатков репутации и минимального самоуважения. И никакая власть, какими бы теплыми ни были ее взаимоотношения со спецслужбами, не может доверяться только этим источниками информации, аналитики, экспертизы и политического креатива – хотя бы в интересах самосохранения. Наконец, всегда лучше иметь возможность зондировать ситуацию на предмет выявления того, что «видно» и что при случае может всплыть в самых неожиданных и неприятных контекстах.

И самое тривиальное: клапаны для «спускание пара». Теоретически все это понимают, в том числе во вменяемых слоях власти, но не всегда представляют это себе предметно. Всегда есть желание заварить последние клапаны в расчете на то, что давление останется слишком слабым, чтобы с ним носиться и ради его стравливания терпеть такие неудобства и так портить картинку, в том числе самоотражение. Особенно важны эти клапаны, если учесть, что при грамотной постановке дела их иногда удается заставить работать и в обратную сторону – пропускать через авторитетные в оппозиционных кругах ресурсы полезную власти информацию и конфигурации мнений. Иногда это совершенно необходимо, а официальные и прикормленные ресурсы с точки зрения реализации таких задач – карта заведомо битая.

Если учитывать все эти сложности закадрового взаимодействия и встречного тестирования, ситуация с зажимом прессы выглядит несколько более сложной, чем в схеме «день, когда не стало...». Не стало чего?

Не стало этой редакции и этого ресурса, более того, возможно даже, не стало всего этого уровня, всего пласта вмешательства журналистских расследований в дела власти, в особенности в ее личные дела. Но с точки зрения стратегии длительных взаимодействий в потенциале всего этого не стало уже давно и в близкой перспективе ситуация необратима. Смена собственников («хозяйствующих субъектов»), перед этим – законодательный запрет иностранным компаниям иметь больше 20% акций в российских медиаресурсах... Все это уже тогда изменило ситуацию качественно. Раньше власть могла в любой момент перехватить «краны второго и третьего порядка» – не те, что непосредственно контролируют производимую и выпускаемую информацию, так тех, кто контролирует выпускающих и, более того, тех, кто, владея активами, может контролировать самих контролирующих. Теперь она это сделала. С этой точки зрения возможность в любой момент прихлопнуть любую редакцию значит намного больше, чем тот факт, что этой возможностью, наконец, воспользовались – решительно и демонстративно. 

Кто-то ждал чего-то другого? Люди принимали одиозные законы и выкручивали руки участникам навязанных сделок, одновременно покупателям и продавцам изданий и целых издательских домов – и все это так, для чистого удовольствия, чтобы самим выглядеть хранителями беспрецедентной журналистской свободы?

Все было решено, уже когда была принята на вооружение эта стратегия, направленная на подавление остатков реальной, организационной независимости последних относительно независимых СМИ. Еще раз, это не значит полного исключения относительной и даже весьма значимой самостоятельности работы редакций этих СМИ в нормальном режиме. Но самостоятельность работы редакции в определенных пределах и на определенном отрезке и независимость СМИ в строгом смысле слова – разные вещи, хотя и связанные. Теперь всем показали, что даже хоть сколько-нибудь независимых СМИ в России больше нет. В том числе и тем, кто этого не понял раньше.

Это не означает конца относительно самостоятельной журналистики. Максимализм и ригоризм в оценках перспективы – последнее дело. В этой стране работали, бывало, и не в таких условиях. И если власть хочет, чтобы ей об этом напомнили, она это получит. На одном из семинаров недавно описывали классический сюжет: обычно сдержанная газета вдруг осторожно наехала на местного губернатора по резонансной теме, он ее прихлопнул, тема ушла в интернет и в «сарафанное радио», там обросла еще большей скандальностью, «ЕР» на местных выборах сильно просела, губера сняли... За что боролись? И это – как в капле воды.

Но самое неприятное – это внутренние разборки внутри более или менее оппозиционной прессы на предмет святости или, наоборот, продажности собратьев по несчастью и перу. Этот фронт один, и в нем важны все позиции – и для наступления, и для коллективной обороны. Да, что-то кончилось – а что-то еще только начинается.

Надо понимать, что чем лучше у власти дела с подавлением независимой прессы и политики, с ресурсами промывания мозгов населению и с разжиганием массовой ажитации, тем хуже у нее с удержанием реальной ситуации и ощущением перспективы. 

Все это делается, причем с такой силой, не просто так, а «на черный день», и этот день, судя по выстраиванию властью эшелонированной обороны от общества, все ближе и все чернее.

И все же это две качественно разные модели: когда власть дает или не дает жить независимой прессе – или когда независимая пресса дает или не дает жить тем или иным системным или персональным конфигурациям во власти. О сравнительной результативности этих моделей можно судить по тому, куда мы стремительно скатываемся. Политическая фортификация – идеальный симптом масштабов будущего кризиса, социального и политического.

Фото Александра Щербака / ТАСС