Бунтующая юность: почему в России не повторятся парижские протесты 1968 года

Мир отмечает пятидесятилетие майских событий 1968 года в Париже — «молодежной революции», во многом изменившей лицо не только Франции, а и западной цивилизации. Но помимо общего культурного значения происходившего полвека назад, разумно задаться вопросом: насколько актуальны уроки «горячего мая» для сегодняшней России?

Напомним вкратце суть парижского бунта. На исходе «Славного тридцатилетия» (беспрецедентного экономического роста, создавшего на Западе «общество потребления» в современном виде) и после десяти лет правления генерала Де Голля, вернувшего Франции славу и независимую политику, общество взорвалось. Точнее, к взбунтовавшейся молодежи Парижского университета присоединились рабочие, которые начали всеобщую забастовку с участием десяти миллионов человек — неслыханное количество участников во французской истории.

Впрочем, к началу июня 1968 года все кончилось, и прошедшие в том же месяце досрочные выборы принесли голлистам и их союзникам неслыханную победу и абсолютное большинство в парламенте. На этом революция завершилась. Но основные изменения последовали позже. Была проведена реформа образования в стране, в частности, вместо одного университета в Париже, их стало тринадцать. Изменились и нравы — от приватно сексуальных до публично официальных. С тех пор ничего интересного во французской политической жизни по большому счету не происходило. Май 1968-го стал последним событием, привлекшим к Франции внимание всего мира.

Бунт закончился компромиссом — буржуазное общество, не меняясь ни в чем принципиально, просто надело маску равенства, сочувствия и демократизма. Студенты удовлетворились тем, что отныне смогли свободно посещать женские общежития и хлопать по плечу профессоров. Боссы стали тоже заботливо хлопать нанятых работников и быть с ними запанибрата, тщательно маскируя кто есть кто. Ну и, конечно, сексуальная революция (быстро выродившаяся в контрреволюцию — вспомним, например, недавний запрет проституции во Франции и всеобщее помешательство западного мира на приставаниях), нормативное гендерное равенство, «брак для всех» (также новшество во Франции), когда вопросам частной жизни придается глобальное значение. Впрочем, толпа с удовольствием играет в эти игры — в обмен на сытую кормежку, благополучие и недопущение войн.

Было бы соблазнительно провести некоторые параллели между Россией и тогдашней Францией. В Париже имелся давно правивший харизматичный Де Голль, тогда как в Москве — не менее популярный Путин. И там и там были годы процветания и быстрого экономического роста. И во Франции, и в России рост привел к завышенным ожиданиям и сменился стагнацией на какое-то время.

Но этими чисто внешними характеристиками сходство и ограничивается. Поэтому ожидать, что «взорвется и у нас» — не приходится. Давайте разберем почему?

Начнем с формального повода для студенческой революции во Франции — стеснительных ограничений для молодежи. В России бытовой свободы давным-давно больше, чем во Франции. Последняя — буржуазная страна экономных, прижимистых мещан, законопослушных, с семейными и прочими традициями. У нас же после революции и семидесяти лет советской власти, катком проехавшейся по традициям и нормам, а затем и бандитских (ну или хаотичных — кому как нравится) девяностых социум представляет собой бульон с броуновским движением. Нормы поведения только-только налаживаются в приходящем в себя после стольких потрясений обществе.

При этом молодежь впереди старших и средних поколений по части гуманности, сочувствия, отзывчивости. Достаточно почитать соцсети — постоянные просьбы репостов о потерявшихся собачках, нуждающихся детях-инвалидах и т. п. В 2014-2016 годах мне довелось преподавать в одном столичном вузе, и я был, прямо скажу, шокирован современными студентами, которые отличались от студентов моего поколения как небо от земли. Мы были какие-то агрессивные, недисциплинированные, настроенные на «отрицалово» всего и вся; эти же — спокойные, невозмутимые, уважительные. Парни не бегают за девушками, не тискают их, не заигрывают грубо, вообще кажутся каким-то асексуальными. Ну или их сексуальность загнана в благопристойные формы. По части одежды, причесок и тому подобного наша молодежь совсем не отличается от западных сверстников.

Однако вышеперечисленное — лишь внешнее сходство. Как отмечает российская исследовательница Кристина Хуцишвили, на современном Западе не принята ранняя профессионализация и социализация молодежи. Студенты там учатся дольше (у нас лишь недавно перестали заканчивать школу в 17 лет, тогда как там порой сидят в ней до 19 годов), после университета не спешат делать карьеру и зарабатывать большие деньги. Они занимаются различными волонтерскими проектами, в рамках которых часто путешествуют по миру (аналог «Большого тура» XVIII века). У нас же принято как можно раньше окунаться в серьезные дела и зарабатывать.

Иными словами, там имеется горючий материал для протестов — не озабоченные выживанием, с наличием свободного времени молодые люди, идеалистически настроенные, не боящиеся властей.

У нас же рано созревающий офисный планктон — плохое топливо для протестов. В нем нет подлинной социальной и классовой солидарности (да и понятие «класса» ныне размыто). Российская молодежь слишком разобщена, эгоистически настроена, чтобы быть способной к консолидированным действиям и разделять общие цели. У нее нет кумиров.